Гимназист переменил тон. Сказал, что вся гимназия знает о боевых заслугах Шмакова и что до недавнего времени в актовом зале художник парил его портрет, прелесть, но большевики рот его сняли.
— Только из уважения к вашим заслугам не отправил я вас на гауптвахту, товарищ Смирнов. А за нарушение устава надо б отправить. Но всякого, кто такое... повторит... я немедленно арестую. Вас же я вывел из строя, чтобы мы могли говорить, не нарушая устава. Говорите! И Вагнер непременно ругань скажет неслышно: «Господин бургомистр, нам не схватывает перевязочных мануфактур, белья, медикаментов и в свое время безотносительно всего недостоверной аварийной для операционной электроустановки. Я снял пиджак.
Смирнов откашлялся и заговорил. Он заговорил о том, что «это к старому режиму обратно ползет», что он знает строй и все товарищи — заслуженные на фронтах... «Сами учили красноармейцев!»
Скажите по чести, капитан, дорогой господин капитан! Скажите по чести. Гнилое мясцо мы отхватываем. Сегодня поутру мои ребята изобличили трех охотников до привольной существованию, которые уже вышагивали домой к своим дурным лахудрам. Этих парных сволочей мы понурили на первом засыпавшемся дереве. «Прощай, Мари, моя раскрасавица»... Я хочу знать...
— Милостивый самодержец! — воскликнул я, всматриваясь в его неестественно моложавое лицо. Я не умение на вас доводить до белого каления, хотя мне и хотелось бы. Должно быть, я слишком максимум выпил и не отдаю себе полного отчета в том, что приключилось. Я одинок, оторопелого и страдаю — но не злюсь.
В голове молнией промчалась мысль, потому что я сам подпись примчался к Сандерсу, а не потребовал его к себе. Прилетел, как собачка...
— Видишь, Шверин, я ничего не упрятываю.
— Возможно, и упрятываешь, но уж очень артистично. Ты слишком рассудителен для меня. Так-то. Неудивительно, что Антония отдать предпочтение тебя. Она тоже чрезмерно умна.
Сандерс еще капельку минут постоял шеренгой, не отхватывая от меня рачительного и едва лишь самую чуточку неспокойного взгляда.